Неточные совпадения
Само собою разумеется, что он не говорил ни с кем из товарищей о своей
любви, не проговаривался и в самых
сильных попойках (впрочем, он никогда не бывал так пьян, чтобы терять власть над собой) и затыкал рот тем из легкомысленных товарищей, которые пытались намекать ему на его связь.
И, несмотря на то, он чувствовал, что тогда, когда
любовь его была
сильнее, он мог, если бы сильно захотел этого, вырвать эту
любовь из своего сердца, но теперь, когда, как в эту минуту, ему казалось, что он не чувствовал
любви к ней, он знал, что связь его с ней не может быть разорвана.
Она тяжело дышала, не глядя на него. Она испытывала восторг. Душа ее была переполнена счастьем. Она никак не ожидала, что высказанная
любовь его произведет на нее такое
сильное впечатление. Но это продолжалось только одно мгновение. Она вспомнила Вронского. Она подняла на Левина свои светлые правдивые глаза и, увидав его отчаянное лицо, поспешно ответила...
Нынче
сильнее, чем когда-нибудь, Сережа чувствовал приливы
любви к ней и теперь, забывшись, ожидая отца, изрезал весь край стола ножичком, блестящими глазами глядя пред собой и думая о ней.
В выражениях обоих лиц была видна
сильная, молодая, недавно проснувшаяся
любовь.
Он чувствовал, что
любовь спасала его от отчаяния и что
любовь эта под угрозой отчаяния становилась еще
сильнее и чище.
Кроме страстного влечения, которое он внушал мне, присутствие его возбуждало во мне в не менее
сильной степени другое чувство — страх огорчить его, оскорбить чем-нибудь, не понравиться ему: может быть, потому, что лицо его имело надменное выражение, или потому, что, презирая свою наружность, я слишком много ценил в других преимущества красоты, или, что вернее всего, потому, что это есть непременный признак
любви, я чувствовал к нему столько же страху, сколько и
любви.
Я в первый раз в жизни изменил в
любви и в первый раз испытал сладость этого чувства. Мне было отрадно переменить изношенное чувство привычной преданности на свежее чувство
любви, исполненной таинственности и неизвестности. Сверх того, в одно и то же время разлюбить и полюбить — значит полюбить вдвое
сильнее, чем прежде.
— Я не одобряю ее отношение к нему. Она не различает
любовь от жалости, и ее ждет ужасная ошибка. Диомидов удивляет, его жалко, но — разве можно любить такого? Женщины любят
сильных и смелых, этих они любят искренно и долго. Любят, конечно, и людей со странностями. Какой-то ученый немец сказал: «Чтобы быть замеченным, нужно впадать в странности».
Небо там, кажется, напротив, ближе жмется к земле, но не с тем, чтоб метать
сильнее стрелы, а разве только чтоб обнять ее покрепче, с
любовью: оно распростерлось так невысоко над головой, как родительская надежная кровля, чтоб уберечь, кажется, избранный уголок от всяких невзгод.
А если до сих пор эти законы исследованы мало, так это потому, что человеку, пораженному
любовью, не до того, чтоб ученым оком следить, как вкрадывается в душу впечатление, как оковывает будто сном чувства, как сначала ослепнут глаза, с какого момента пульс, а за ним сердце начинает биться
сильнее, как является со вчерашнего дня вдруг преданность до могилы, стремление жертвовать собою, как мало-помалу исчезает свое я и переходит в него или в нее, как ум необыкновенно тупеет или необыкновенно изощряется, как воля отдается в волю другого, как клонится голова, дрожат колени, являются слезы, горячка…
Полгода томилась мать на постели и умерла. Этот гроб, ставши между ими и браком — глубокий траур, вдруг облекший ее молодую жизнь, надломил и ее хрупкий, наследственно-болезненный организм, в котором, еще
сильнее скорби и недуга, горела
любовь и волновала нетерпением и жаждой счастья.
Они — не жертвы общественного темперамента, как те несчастные создания, которые, за кусок хлеба, за одежду, за обувь и кров, служат животному голоду. Нет: там жрицы
сильных, хотя искусственных страстей, тонкие актрисы, играют в
любовь и жизнь, как игрок в карты.
А он мечтал о страсти, о ее бесконечно разнообразных видах, о всех сверкающих молниях, о всем зное
сильной, пылкой, ревнивой
любви, и тогда, когда они вошли в ее лето, в жаркую пору.
Это как-то само собою в сердце делается, безо всякого предварительного расчета; но такая
любовь,
сильная к слабому, бывает иногда несравненно
сильнее и мучительнее, чем
любовь равных характеров, потому что невольно берешь на себя ответственность за своего слабого друга.
С каждым днем Привалов все
сильней и
сильней привязывался к этой загадочной натуре, тянувшей его в свои объятия всеми чарами
любви.
Ибо хоть и простили бы их праведные из рая, созерцая муки их, и призвали бы их к себе, любя бесконечно, но тем самым им еще более бы приумножили мук, ибо возбудили бы в них еще
сильнее пламень жажды ответной, деятельной и благодарной
любви, которая уже невозможна.
— Для меня? Не менее, чем для тебя. Это постоянное,
сильное, здоровое возбуждение нерв, оно необходимо развивает нервную систему (грубый материализм, замечаем опять мы с проницательным читателем); поэтому умственные и нравственные силы растут во мне от моей
любви.
Значат, если при простом чувстве, слабом, слишком слабом перед страстью,
любовь ставит вас в такое отношение к человеку, что вы говорите: «лучше умереть, чем быть причиною мученья для него»; если простое чувство так говорит, что же скажет страсть, которая в тысячу раз
сильнее?
Если бы, по моей отвлеченной гипотезе, какая-нибудь
сильная потребность этого человека, предположим, ведь это только для примера, потребность
любви — совершенно не удовлетворялась, или удовлетворялась плохо, я ничего не говорил бы против риска, предпринимаемого им самим, но только против такого риска, в никак не против риска, навлекаемого не него кем-нибудь посторонним.
Я не помню, как дошел я до З. Не ноги меня несли, не лодка меня везла: меня поднимали какие-то широкие,
сильные крылья. Я прошел мимо куста, где пел соловей, я остановился и долго слушал: мне казалось, он пел мою
любовь и мое счастье.
О нет, Мизгирь, не страхом
Полна душа моя. Какая прелесть
В речах твоих! Какая смелость взора!
Высокого чела отважный вид
И гордая осанка привлекают,
Манят к тебе. У
сильного — опоры,
У храброго — защиты ищет сердце
Стыдливое и робкое. С
любовьюСнегурочки трепещущая грудь
К твоей груди прижмется.
Талант воспитания, талант терпеливой
любви, полной преданности, преданности хронической, реже встречается, чем все другие. Его не может заменить ни одна страстная
любовь матери, ни одна
сильная доводами диалектика.
Разлука, ссылка, религиозная экзальтация писем, получаемых мною,
любовь,
сильнее и
сильнее обнимавшая всю душу, и вместе гнетущее чувство раскаяния, — все это помогало Витбергу.
У них и у нас запало с ранних лет одно
сильное, безотчетное, физиологическое, страстное чувство, которое они принимали за воспоминание, а мы — за пророчество: чувство безграничной, обхватывающей все существование
любви к русскому народу, русскому быту, к русскому складу ума. И мы, как Янус или как двуглавый орел, смотрели в разные стороны, в то время как сердце билось одно.
Как же мне было признаться, как сказать Р. в январе, что я ошибся в августе, говоря ей о своей
любви. Как она могла поверить в истину моего рассказа — новая
любовь была бы понятнее, измена — проще. Как мог дальний образ отсутствующей вступить в борьбу с настоящим, как могла струя другой
любви пройти через этот горн и выйти больше сознанной и
сильной — все это я сам не понимал, а чувствовал, что все это правда.
Любовь и смерть связаны, но
любовь сильнее смерти.
В
сильной эмоции
любви есть глубина бесконечности.
Мне случалось лишать себя радости общения, радости
любви, потому что идейные страсти оказывались
сильнее страстей эмоциональных.
И во мне есть
сильный меланхолический элемент, который, вероятно, не замечают вследствие моей сдержанности,
любви к остротам и к шутливости.
Сильная любовь-влюбленность может даже не увеличить, а ослабить половое влечение.
Любовь-эрос меня притягивала, но еще более, еще
сильнее отталкивала.
Любовь Андреевна. А я вот, должно быть, ниже
любви. (В
сильном беспокойстве.) Отчего нет Леонида? Только бы знать: продано имение или нет? Несчастье представляется мне до такой степени невероятным, что даже как-то не знаю, что думать, теряюсь… Я могу сейчас крикнуть… могу глупость сделать. Спасите меня, Петя. Говорите же что-нибудь, говорите…
Любовь Андреевна. Я не могу усидеть, не в состоянии. (Вскакивает и ходит в
сильном волнении.) Я не переживу этой радости… Смейтесь надо мной, я глупая… Шкафик мой родной… (Целует шкаф.) Столик мой.
И опять звуки крепли и искали чего-то, подымаясь в своей полноте выше,
сильнее. В неопределенный перезвон и говор аккордов вплетались мелодии народной песни, звучавшей то
любовью и грустью, то воспоминанием о минувших страданиях и славе, то молодою удалью разгула и надежды. Это слепой пробовал вылить свое чувство в готовые и хорошо знакомые формы.
Смягченный расстоянием, молодой,
сильный голос пел о
любви, о счастье, о просторе, и эти звуки неслись в тишине ночи, покрывая ленивый шепот сада…
В Лире действительно
сильная натура, и общее раболепство пред ним только развивает ее односторонним образом — не на великие дела
любви и общей пользы, а единственно на удовлетворение собственных, личных прихотей.
— Вы то же самое и в тех же самых выражениях сказали мне четвертого дня. Я желаю знать, любите ли вы его тем
сильным, страстным чувством, которое мы привыкли называть
любовью?
Так она мучила своего поклонника и умело разжигала в нем последнюю страсть, которая иногда бывает
сильнее и опаснее первой
любви.
— Скажите, ну разве будет для вашей сестры, матери или для вашего мужа обидно, что вы случайно не пообедали дома, а зашли в ресторан или в кухмистерскую и там насытили свой голод. Так и
любовь. Не больше, не меньше. Физиологическое наслаждение. Может быть, более
сильное, более острое, чем всякие другие, но и только. Так, например, сейчас: я хочу вас, как женщину. А вы
— Да и я тоже, — подхватил Вихров, — и бог знает, когда
любовь сильней властвует человеком: в лета ли его юности, или в возрасте, клонящемся уже к старости, — вряд ли не в последнем случае.
Герой мой не имел никаких почти данных, чтобы воспылать
сильной страстию к Мари; а между тем, пораженный известием о
любви ее к другому, он на другой день не поднимался уже с постели.
Странен был для меня и Алеша: он любил ее не меньше, чем прежде, даже, может быть, и
сильнее, мучительнее, от раскаяния и благодарности. Но в то же время новая
любовь крепко вселялась в его сердце. Чем это кончится — невозможно было предвидеть. Мне самому ужасно любопытно было посмотреть на Катю. Я снова обещал Наташе познакомиться с нею.
Она судорожно сжимала мои колени своими руками. Все чувство ее, сдерживаемое столько времени, вдруг разом вырвалось наружу в неудержимом порыве, и мне стало понятно это странное упорство сердца, целомудренно таящего себя до времени и тем упорнее, тем суровее, чем
сильнее потребность излить себя, высказаться, и все это до того неизбежного порыва, когда все существо вдруг до самозабвения отдается этой потребности
любви, благодарности, ласкам, слезам…
Из обращения Тейтча к германскому парламенту мы узнали, во-первых, что человек этот имеет общее a tous les coeurs bien nes [всем благородным сердцам (франц.)] свойство любить свое отечество, которым он почитает не Германию и даже не отторгнутые ею, вследствие последней войны, провинции, а Францию; во-вторых, что,
сильный этою
любовью, он сомневается в правильности присоединения Эльзаса и Лотарингии к Германии, потому что с разумными существами (каковыми признаются эльзас-лотарингцы) нельзя обращаться как с неразумными, бессловесными вещами, или, говоря другими словами, потому что нельзя разумного человека заставить переменить отечество так же легко, как он меняет белье; а в-третьих, что, по всем этим соображениям, он находит справедливым, чтобы совершившийся факт присоединения был подтвержден спросом населения присоединенных стран, действительно ли этот факт соответствует его желаниям.
Что-то такое новое, хорошее, еще не испытанное проснулось у ней в груди, не в душе, а именно — в груди, где теперь вставала с страшной силой жгучая потребность не того, что зовут
любовью, а более
сильное и могучее чувство…
Рыдания потрясали ее тело, и, задыхаясь, она положила голову на койку у ног Егора. Мать молча плакала обильными слезами. Она почему-то старалась удержать их, ей хотелось приласкать Людмилу особой,
сильной лаской, хотелось говорить о Егоре хорошими словами
любви и печали. Сквозь слезы она смотрела в его опавшее лицо, в глаза, дремотно прикрытые опущенными веками, на губы, темные, застывшие в легкой улыбке. Было тихо и скучно светло…
У нее рвалось сердце, в груди было тесно, в горле сухо и горячо. Глубоко внутри ее рождались слова большой, все и всех обнимающей
любви и жгли язык ее, двигая его все
сильней, все свободнее.
А живучи вместе, живут потом привычкой, которая, скажу тебе на ухо,
сильнее всякой
любви: недаром называют ее второй натурой; иначе бы люди не перестали терзаться всю жизнь в разлуке или по смерти любимого предмета, а ведь утешаются.
Вот о какой
любви мечтал он: о сознательной, разумной, но вместе
сильной, не знающей ничего вне своей сферы.